Н.В. ГОГОЛЬ

 

Фрагмент 2-го тома поэмы «МЁРТВЫЕ ДУШИ». Костанжогло.

 

…Чичиков приехал, сердитый и недовольный, поздно, когда уже давно горели свечи.

   - Что это вы так запоздали?-сказал Костанжогло, когда он показался в дверях.

   - О чем вы это так долго с ним толковали?-сказал Платонов.

   - Этакого дурака я еще отроду не видывал,- сказал <Чичиков>-.

   - Это еще ничего,- сказал Костанжогло.- Кошкарев - утешительное явление. Он нужен затем, что в нем отражаются карикатурно и видней глупости всех наших умников,- вот этих всех умников, которые, не узнавши прежде своего, набираются дури в чужи. Вон каковы помещики теперь наступили: завели и конторы, и мануфактуры, и школы, и комиссию, и черт их знает чего не завели! Вот каковы эти умники! Было поправились после француза двенадцатого года, так вот теперь всё давай расстроивать сызнова. Ведь хуже француза расстроили, так что теперь какой-нибудь Петр Петрович Петух еще хороший помещик.

   - Да ведь и он заложил теперь в ломбард,-сказал Чичиков.

   - Ну да, все в ломбард, все пойдет в ломбард.- Сказав это, Костанжогло стал понемногу сердиться.- Вон шляпный, свечной заводы,- из Лондона мастеров выписали свечных, торгашами поделались. Помещик - этакое званье почтенное - в мануфактуристы, фабриканты! Прядильные машины... кисеи шлюхам городским, девкам.

   - Да ведь и у тебя же есть фабрики,- заметил Платонов.

   - А кто их заводил? Сами завелись! накопилось шерсти, сбыть некуда - я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые - по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают,- мужику надобные, моему мужику. Рыбью шелуху сбрасывали на мой берег в продолжение шести лет сряду промышленники,-ну куды ее девать? Я начал из нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так.

   "Экой черт!-думал Чичиков, глядя на него в оба глаза,- загребистая какая лапа".

   - Да и то потому занялся, что набрело много работников, которые умерли бы с голоду. Голодный год, и все по милости этих фабрикантов, упустивших посевы. Этаких фабрик у меня, брат, наберется много. Всякий год другая фабрика, смотря по тому, от чего накопилось остатков и выбросков. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство - всякая дрянь даст доход, так что отталкиваешь, говоришь: не нужно. Ведь я не строю для этого дворцов с колоннами да с фронтонами.

   - Это изумительно... Изумительнее же всего то, что всякая дрянь даст доход! - сказал Чичиков.

   - Да помилуйте! Если бы только брать дело попросту, как оно есть; а то ведь всякий-механик, всякий хочет открыть ларчик с инструментом, а не просто. Он для этого съездит нарочно в Англию, вот в чем дело. Дурачье!-Сказавши это, Костанжогло плюнул.-И ведь глупее всотеро станет после того, как возвратится из-за границы.

   - Ax, Константин! ты опять рассердился,- сказала с беспокойством жена.- Ведь ты знаешь, что это для тебя вредно.

   - Да ведь как не сердиться? Добро бы, это было чужое, а то ведь это близкое собственному сердцу. Ведь досадно то, что русский характер портится. Ведь теперь явилось в русском характере донкишотство, которого никогда не было! Просвещение придет ему в ум - сделается Дон-Кишотом просвещенья: заведет такие школы, что дураку в ум не войдет! Выйдет из школы такой человек, что никуда не годится, ни в деревню, ни в город,- только что пьяница да чувствует свое достоинство. В че-ловеколюбье пойдет - сделается Дон-Кишотом человеко-любья: настроит на миллион рублей бестолковейших больниц да заведений с колоннами, разорится, да и пустит всех по миру: вот тебе и человеколюбье!

   Чичикову не до просвещенья было дело. Ему хотелось обстоятельно расспросить о том, как всякая дрянь дает доход: но никак не дал ему Костанжогло вставить слова. Желчные речи уже лились из уст его, так что уже он их не мог удержать.

   - Думают, как просветить мужика! Да ты сделай его прежде богатым да хорошим хозяином, а там он сам выучится. Ведь как теперь, в это время, весь свет поглупел, так вы не можете себе представить. Что пишут теперь эти щелкоперы! Пустит какой-нибудь молокосос книжку, и так вот все и бросятся на нее. Вот что стали говорить: "Крестьянин ведет уж очень простую жизнь; нужно познакомить его с предметами роскоши, внушить ему потребности свыше состоянья..." Что сами благодаря этой роскоши стали тряпки, а не люди, и болезней черт знает каких понабрались, и уж нет осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив, как пузырь,- так хотят теперь и этих заразить. Да слава богу, что у нас осталось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями! За это мы просто должны благодарить бога. Да хлебопашцы для меня всех почтеннее - что вы его трогаете? Дай бог, чтобы все были хлебопашцы.

   - Так вы полагаете, что хлебопашеством доходли-вей заниматься? -спросил Чичиков.

   - Законнее, а не то что доходнее. Возделывай землю в поте лица своего, сказано. Тут нечего мудрить. Это уж опытом веков доказано, что в земледельческом звании человек нравственней, чище, благородней, выше. Не говорю-не заниматься другим, но чтобы в основание легло хлебопашество-вот что! Фабрики заведутся сами собой, да заведутся законные фабрики-того, что нужно здесь, под рукой человеку, на месте, а не эти всякие потребности, расслабившие теперешних людей. Не эти фабрики, что потом для поддержки и для сбыту употребляют все гнусные меры, развращают, растлевают несчастный народ. Да вот же не заведу у себя, как ты там ни говори в их пользу, никаких этих внушающих высшие потребности производств, ни табака, ни сахара, хоть бы потерял миллион. Пусть же, если входит разврат в мир, так не через мои руки! Пусть я буду перед богом прав... Я двадцать лет живу с народом; я знаю, какие от этого следствия.

   - Для меня изумительнее всего, как при благоразумном управлении, из останков, из обрезков получается, <что> и всякая дрянь дает доход.

   - Гм! Политические экономь!!-говорил Костан-жогло, не слушая его, с выражением желчного сарказма в лице.-Хороши политические экономм! Дурак на дураке сидит и дураком погоняет. Дальше своего глупого носа не видит. Осел, а еще взлезет на кафедру, наденет очки... Дурачье!-И во гневе он плюнул.

   - Все это так и все справедливо, только, пожалуйста, не сердись,- сказала жена,- как будто нельзя говорить об этом, не выходя из себя.

   - Слушая вас, почтеннейший Константин Федорович, вникаешь, так сказать, в смысл жизни, щупаешь самое ядро дела. Но, оставив общечеловеческое, позвольте обратить внимание на приватное. Если бы, положим, сделавшись помещиком, возымел я мысль в непродолжительное <время> разбогатеть так, чтобы тем, так сказать, исполнить существенную обязанность гражданина, то каким образом, как поступить?

   - Как поступить, чтобы разбогатеть?-подхватил Костанжогло.-А вот как...

   - Пойдем ужинать,-сказала хозяйка; она, поднявшись с дивана, выступила на середину комна-ты, закутывая в шаль молодые продрогнувшие свои члены.

   Чичиков схватился со стула с ловкостью почти военного человека, коромыслом подставил ей руку и повел ее парадно через две комнаты в столовую, где уже на столе стояла суповая чашка и, лишенная крышки, разливала приятное благоуханье супа, напитанного свежею зеленью и первыми кореньями весны. Все сели за стол. Слуги проворно поставили разом на стол все блюда в закрытых соусниках и все, что нужно, и тотчас ушли. Костанжогло не любил, чтобы лакеи слушали господские < разговоры >, а еще более чтобы глядели ему в рот в то время, когда он <ест>.

   Нахлебавшись супу и выпивши рюмку какого-то отличного питья, похожего на венгерское, Чичиков сказал хозяину так:

   - Позвольте, почтеннейший, вновь обратить вас к предмету прекращенного разговора. Я спрашивал вас о том, как быть, как поступить, как лучше приняться...*

  

   * Далее в рукописи отсутствуют две страницы.

  

   - Именье, за которое если бы он запросил и сорок тысяч, я бы ему тут же отсчитал.

   - Гм! - Чичиков задумался.- А отчего же вы сами,- проговорил он с некоторою робостью,- не покупаете его?

   - Да нужно знать, наконец, пределы. У меня и без того много хлопот около своих имений. Притом у нас дворяне и без того уже кричат на меня, будто я, пользуясь крайностями и разоренными их положеньями, скупаю земли за бесценок. Это мне уж наконец надоело, черт их возьми.

   - Как вообще люди способны к злословию! - сказал Чичиков.

   - А уж как в нашей губернии - не можете себе представить! Меня иначе и не называют, как сквалыгой и скупцом первой степени. Себя они во всем извиняют. "Я, говорит, конечно, промотался, но потому, что жил высшими потребностями жизни, поощрял промышленников, мошенников то есть, а этак, пожалуй, можно прожить свиньей, как Костанжогло".

   - Желал бы я быть этакой свиньей!-сказал Чичиков.

   - И все это ложь и вздор. Какие высшие потребности? Кого они надувают? Книги хоть он и заведет, но ведь их не читает. Дело окончится картами да пьянством. И все оттого, что не задаю обедов да не занимаю им денег. Обедов я потому не даю, что это меня бы тяготило; я к этому не привык. А приезжай ко мне есть то, что я ем,-милости просим. Не даю денег взаймы- это вздор. Приезжай ко мне в самом деле нуждающийся да расскажи мне обстоятельно, как ты распорядишься с моими деньгами. Если я увижу из твоих слов, что ты употребишь их умно и деньги принесут тебе явную прибыль,- я тебе не откажу и не возьму даже процентов.

   "Это, однако же, нужно принять к сведению",- подумал Чичиков.

   - И никогда не откажу,- продолжал Костанжог-ло.- Но бросать денег на ветер я не стану. Уж пусть меня в этом извинят! Черт побери! он затевает там какой-нибудь обед любовнице, или на сумасшедшую ногу убирает мебелями дом, или с распутницей в маскарад, юбилеи там какой-нибудь в память того, что он даром прожил, а ему давай деньги взаймы!..

   Здесь Костанжогло плюнул и чуть-чуть не выговорил несколько неприличных и бранных слов в присутствии супруги. Суровая тень темной ипохондрии омрачила его лицо. Вдоль лба и впоперек его собрались морщины, обличители гневного движенья взволнованной желчи.

   - Позвольте мне, досточтимый мною, обратить вас вновь к предмету прекращенного разговора,-сказал Чичиков, выпивая еще рюмку малиновки, которая действительно была отличная.- Если бы, положим, я приобрел то самое имение, о котором вы изволили упомянуть, то во сколько времени и как скоро можно разбогатеть в такой степени...

   - Если вы хотите,- подхватил сурово и отрывисто Костанжогло, полный нерасположенья духа,- разбогатеть скоро, так вы никогда не разбогатеете;

   если же хотите разбогатеть, не спрашиваясь о времени, то разбогатеете скоро.

   - Вот оно как,- сказал Чичиков.

   - Да, -сказал Костанжогло отрывисто, точно как бы он сердился на самого Чичикова,- надобно иметь любовь к труду. Без этого ничего нельзя сделать. На" добно полюбить хозяйство, да! И, поверьте, это вовсе не скучно. Выдумали, что в деревне тоска,- да я бы умер, повесился от тоски, если бы хотя один день. провел в городе так, как проводят они в этих глупых своих клубах, трактирах да театрах. Дураки дурачье, ослиное поколенье! Хозяину нельзя, нет времени скучать. В жизни его и на полвершка нет пустоты-все полнота. Одно это разнообразье занятий, и притом каких занятий!-занятий, истинно возвышающих дух. Как бы то ни было, но ведь тут человек идет рядом с природой, с временами года, соучастник и собеседник всего, что совершается в творении. Рассмотрите-ка круговой год работ: как еще прежде, чем наступит весна, всё уж настороже н ждет ее; подготовка семян, переборка, перемерка по амбарам хлеба и пересушка; установленье новых тягол. Весь <год> обсматривается вперед и все рассчитывается вначале. А как взломает лед, да пройдут реки, да просохнет все в пойдет взрываться земля - по огородам и садам работает заступ, по полям соха н бороны: садка, севы и посевы. Понимаете ли, что это? Безделица! грядущий урожай сеют! Блаженство всей земли сеют! Пропитанье миллионов сеют! Наступило лето... А тут покосы, покосы... И вот закипела вдруг жатва; за рожью погода рожь, а там пшеница, а там и ячмень, и овес. Все кипит; нельзя пропустить минуты; хоть двадцать глаз имей-всем им работа. А как отпразднуется все да пойдет свозиться на гумны, складываться в клади, да зимние запашки, да чинки к зиме амбаров, риг, скотных дворов и в то же время все бабьи < работы >, да подведешь всему итог и уви-дяшь, что сделано,- да ведь это... А зима! Молотьба по всем гумнам, перевозка перемолотого хлеба из риг а амбары. Идешь и на мельницу, идешь и на фабрики, идешь взглянуть и на рабочий двор, идешь и к мужику, как он там на себя колышется. Да для меня, просто, если плотник хорошо владеет топором, я два часа готов пред ним простоять: так веселит меня работа. А если видишь еще, что все это с какой целью творится, как вокруг тебя все множится да множится, принося плод да доход,- да я и рассказать не могу, что тогда в тебе делается. И не потому, что растут деньги,- деньги деньгами,- но потому, что все это дело рук твоих; потому что видишь, как ты всему причина, ты творец всего, и от тебя, как от какого-нибудь мага, сыплется изобилье и добро на всё. Да где вы найдете мне равное наслажденье?-сказал Костанжогло, и лицо его поднялось кверху, морщины исчезнули. Как царь в день торжественного венчания своего, сиял он весь, и казалось, как бы лучи исходили из его лица.- Да в целом мире не отыщете вы подобного наслажденья! Здесь, именно здесь подражает богу человек. Бог предоставил себе дело творенья, как высшее всех наслажденье, и требует от человека также, чтобы он был подобным творцом благоденствия вокруг себя. И это называют скучным делом!..

   Как пенья райской птички, заслушался Чичиков сладкозвучных хозяйских речей. Глотали слюнку его уста. Самые глаза умаслились и выражали сладость, и все бы он слушал.

   - Константин! пора вставать,- сказала хозяйка, приподнявшись со стула.

   Все встали. Подставив руку коромыслом, повел Чичиков обратно хозяйку. Но уже недоставало ловкости в его оборотах, потому что мысли были заняты действительно существенными оборотами.

   - Что ни рассказывай, а все. однако же, скучно,- говорил, идя позади их, Платонов.

   "Гость не глупый человек,-думал хозяин,-степенен в словах и не щелкопер". И, подумавши так, стал он еще веселее, как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, умеющего слушать умные советы.

   Когда потом поместились они все в уютной комнатке, озаренной свечками, насупротив балконной стеклянной двери в сад, и глядели к ним оттоле звезды, блиставшие над вершинами заснувшего сада,-Чичикову сделалось так приютно, как не бывало давно: точно как бы после долгих странствований приняла уже его родная крыша и, по совершенье всего, он уже получил все желаемое и бросил скитальческий посох, сказавши: "Довольно!" Такое обаятельное расположенье навел ему на душу разумный разговор гостеприимного хозяина. Есть для всякого человека такие речи, которые как бы ближе и родственней ему других речей. И часто неожиданно, в глухом, забытом захолустье, на безлюдье безлюдном, встретишь человека, которого греющая беседа заставит позабыть тебя и бездорожье дороги, и неприютность ночлегов, и беспутность современного шума, и лживость обманов, обманывающих человека. И живо врежется, раз навсегда и навеки, проведенный таким образом вечер, и все удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто на каком месте сидел, и что было в руках его,-стены, углы и всякую безделушку.

   Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта милая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся в лице умного хозяина, но даже и рисунок обоев комнаты, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: "Полно, не мучь его",-и веселые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, глядевшая к ним оттоле, облокотясь на вершины дерев, осыпанная звездами, оглашенная соловьями, громкопевно высвистывавшими из глубины зеленолиственных чащей.

   - Сладки мне ваши речи, досточтимый мною Константин Федорович,-произнес Чичиков.- Могу сказать, что не встречал во всей России человека, подобного вам по уму.

   Костанжогло улыбнулся. Он сам чувствовал, что не несправедливы были эти слова,

   - Нет, уж если хотите знать умного человека, так у нас действительно есть один, о котором, точно, можно сказать-умный человек, которого я и подметки не стою.

   - Кто ж бы это такой мог быть?-с изумленьем спросил Чичиков.

   - Это наш откупщик Мураэов.

   - В другой уже раз про него слышу!-вскрикнул Чичиков.

   - Это человек, который не то что именьем помещика, целым государством управит. Будь у меня государство, я бы его сей же час сделал министром финансов.

   - И, говорят, человек, превосходящий меру всякого вероятия: десять миллионов, говорят, нажил.

   - Какое десять! перевалило за сорок. Скоро половина России будет в его руках.

   - Что вы говорите! - вскрикнул Чичиков, вытаращив глаза и разинув рот.

   - Всенепременно. Это ясно. Медленно богатеет тот, у кого какие-нибудь сотни тысяч; а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. Поле-то, поприще слишком просторно, Тут уже и соперников нет. С ним некому тягаться. Какую цену чему ни назначит, такая и останется, некому перебить.

   - Господи боже ты мои!-проговорил Чичиков, перекрестившись. Смотрел Чичиков в глаза Костанжо-гло,-захватило дух в груди ему.-Уму непостижимо! Каменеет мысль от страха! Изумляются мудрости промысла в рассматриванье букашки: для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы. Позвольте спросить насчет одного обстоятельства: скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не без греха?

   - Самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами.

   - Невероятно! Если бы тысячи, но миллионы...

   - Напротив, тысячи трудно без греха, а миллионы наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям: прямой дорогой так и ступай, все бери, что ни лежит перед тобой. Другой не подымет: всякому не по силам,-нет соперников. Радиус велик, говорю:

   что ни захватит-вдвое или втрое противу <самого себя >. А с тысячи что? Десятый, двадцатый процент.

   - И что всего непостижимей - что дело ведь началось из копейки.

   - Да иначе и не бывает. Это законный порядок вещей,- сказал Костанжогло.- Кто родился с тысячами и воспитался на тысячах, тот уже не приобретет, у того уже завелись и прихоти, и мало ли чего нет! Начинать нужно с начала, а не с середины,- с копейки, а не с рубля,- снизу, а не сверху. Тут только узнаешь хорошо люд и быт, среди которых придется потом изворачиваться.

   Как вытерпишь на собственной коже то да другое, да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, да как перейдешь все мытарства-тогда тебя умудрит и вышколит, что уж не дашь промаха ни в каком предприятье и не оборвешься. Поверьте, это правда. С начала нужно начинать, а не с середины. Кто говорит мне: "Дайте мне сто тысяч-я сейчас разбогатею",- я тому не поверю: он бьет наудачу, а не наверняка. С копейки нужно начинать.

   - В таком случае я разбогатею,- сказал Чичиков, невольно помыслив о мертвых душах,- ибо действительно начинаю с ничего.

   - Константин, пора дать Павлу Ивановичу отдохнуть и поспать,- сказала хозяйка,- а ты все болтаешь.

   - И непременно разбогатеете,-сказал Костанжог-ло, не слушая хозяйки.-К вам потекут реки, реки золота. Не будете знать, куды девать доходы.

   Как очарованный сидел Павел Иванович; в золотой области грез и мечтаний кружились его мысли. По золотому ковру грядущих прибытков золотые узоры вышивало разыгравшееся воображение, и в ушах его отдавались слова: "Реки, реки потекут золота".

   - Право, Константин, Павлу Ивановичу пора спать.

   - Да что ж тебе? Ну и ступай, если захотелось,- сказал хозяин и остановился, потому что громко по всей комнате раздалось храпенье Платонова, а вслед за ним Ярб затянул еще громче. Заметив, что в самом деле пора на ночлег, он растолкал Платонова, сказавши:

   "Полно тебе храпеть!"-и пожелал Чичикову спокойной ночи. Все разбрелись и скоро заснули по своим постелям.

   Одному Чичикову только не спалось. Его мысли бодрствовали. Он обдумывал, как сделаться помещиком не фантастического, но существенного имения. После разговора с хозяином все становилось так ясно. Возможность разбогатеть казалась так очевидной! Трудное дело хозяйства становилось теперь так легко и понятно и так казалось свойственно самой его натуре! Только бы сбыть в ломбард этих мертвецов да завести не [фантастическое поместье]. Уже он видел себя действующим и правящим именно так, как поучал Костанжогло: расторопно, осмотрительно, ничего не заводя нового, не узнавши насквозь всего старого; все высмотревши собственными глазами, всех мужиков узнавши, все излишества от себя оттолкнувши, отдавши себя только труду да хозяйству. Уже заранее предвкушал он то удовольствие, которое будет он чувствовать, когда заведется стройный порядок и бойким ходом двигнутся все пружины хозяйственной машины, деятельно толкая друг друга. Труд закипит; и подобно тому <как> в ходкой мельнице шибко вымалывается из зерна мука, пойдет вымалываться из всякого дрязгу и хламу чистоган да чистоган. Чудный хозяин так и стоял пред ним ежеминутно. Это был первый человек во всей России, к которому почувствовал он уважение личное. Доселе уважал он человека или за хороший чин, или за большие достатки. Собственно за ум он не уважал еще ни одного человека. Костанжогло был первый. Он понял, что с этим нечего подыматься на какие-нибудь штуки. Его занимал другой прожект - купить именье Хлобуева. Десять тысяч у него было; пятнадцать тысяч предполагал он попробовать занять у Костанжогло, так как он сам объявил уже, что готов помочь всякому желающему разбогатеть; остальные - как-нибудь, или заложивши в ломбард, или так просто, заставивши ждать. Ведь и это можно: ступай возись по судам, если есть охота. И долго он об этом думал. Наконец сон, который уже целые четыре часа держал весь дом, как говорится, в объятиях, принял, наконец, и Чичикова в свои объятия. Он заснул крепко.

  

   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

  

   На другой день все обделалось как нельзя лучше. Костанжогло дал с радостью десять тысяч без процентов, без поручительства - просто под одну расписку. Так был он готов помогать всякому на пути к приобре-тенью. Он показал Чичикову все свое хозяйство. Все было просто и так умно! Все было так устроено, что шло само собой. Ни минуты; времени не терялось даром ни малейшей неисправности не случалось у поселянина. Помещик, как бы всевидец какой, вдруг поднимал его на ноги. Не было ленивца нигде. Не могло не поразить даже и Чичикова, как много наделал этот человек, тихо, без шуму, не сочиняя проектов и трактатов о доставлении благополучия всему человечеству, и как пропадает без плодов жизнь столичного жителя, шаркателя по паркетам и любезника гостиных, или прожектера, в своем закутке диктующего предписания в отдаленном углу государства. Чичиков совершенно пришел в восторг, и мысль сделаться помещиком утверждалась в нем все более и более. Костанжогло, мало того что показал ему все, сам взялся проводить его к Хлобуеву, с тем чтобы осмотреть вместе с ним имение. Чичиков был в духе. После сытного завтрака все они отправились, севши все трое в коляску Павла Ивановича; пролетки хозяина следовали за ними порожняком. Ярб бежал впереди, сгоняя с дороги птиц. Целые пятнадцать верст тянулись по обеим сторонам леса и пахотные земли Костанжогло. Всё провожали леса в смешении с лугами. Ни одна травка не была здесь даром, всё как в божьем мире, все казалось садом. Но умолкли невольно, когда началась земля Хло-буева: <пошли> скотом объеденные кустарники наместо лесов, тощая, едва подымавшаяся, заглушенная куколем рожь. Наконец вот выглянули не обнесенные за-городью ветхие избы и посреди их оставшийся вчерне каменный необитаемый дом. Крыши, видно, не на что было сделать. Так он и остался покрытый сверху соломой и почернел Хозяин жил в другом доме, одноэтажном Он выбежал к ним навстречу в старом сертуке, растрепанный и <в> дырявых сапогах, заспанный и опустившийся, но было что-то доброе в лице.

   Обрадовался им, как бог весть чему: точно как бы увидел он братьев, с которыми надолго расстался.

   - Константин Федорович! Платон Михайлович! Вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! А уж, право, думал, что ко мне никто не заедет. Всяк бегает меня, как чумы: думает-попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу-сам всему виной. Что делать? свинья свиньей зажил. Извините. господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Чем прикажете потчевать?

   - Без церемонии. Мы к вам за делом. Вот вам покупщик, Павел Иванович Чичиков,-сказал Костанжогло.

   - Душевно рад познакомиться. Дайте прижать мне вашу руку.

   Чичиков дал ему обе.

   - Хотел бы очень, почтеннейший Павел Иванович, показать вам имение, стоящее внимания... Да что, господа, позвольте спросить: вы обедали?

   - Обедали, обедали,-сказал Костанжогло, желая отделаться.- Не будем мешкать и пойдем теперь же.

   - Пойдем.-Хлобуев взял в руки картуз. Гости надели на головы картузы, и все пошли улицею деревни.

   С обеих сторон глядели слепые лачуги, с крохотными, заткнутыми онучей [окнами].

   - Пойдем же осматривать беспорядки и беспутство мое,- говорил Хлобуев.- Конечно, вы сделали хорошо, что пообедали. Поверите ли, Константин Федорович, курицы нет в доме- до того дожил!

   Он вздохнул и, как бы чувствуя, что мало будет участия со стороны Константина Федоровича, подхватил под руку Платонова и пошел с ним вперед, прижимая крепко его к груди своей. Костанжогло и Чичиков остались позади и, взявшись под руки, следовали за ними в отдалении.

   - Трудно, Платон Михалыч, трудно! - говорил Хлобуев Платонову.- Не можете вообразить, как трудно! Безденежье, бесхлебье, бессапожье. Ведь это для вас слова иностранного языка. Трын-трава бы это было все, если бы был молод и один. Но когда все эти невзгоды станут тебя ломать под старость, а под боком жена, пятеро детей-сгрустнется, поневоле сгрустнется...

   - Ну, да если вы продадите деревню - это вас поправит?-спросил Платонов.

   - Какое поправит! - сказал Хлобуев, махнувши рукой.- Все пойдет на уплату долгов, а для себя не останется и тысячи-

   - Так что ж вы будете делать?

   - А бог знает.

   - Как же вы ничего не предпринимаете, чтобы выпутаться из таких обстоятельств?

   - Что ж предпринять?

   - Что ж, вы, стало быть, возьмете какую-нибудь должность?

   - Ведь я губернский секретарь. Какое же мне могут дать место? Место мне могут дать ничтожное. Как мне взять жалованье-пятьсот? А ведь у меня жена, пятеро детей.

   - Пойдите в управляющие.

   - Да кто ж мне поверит имение: я промотал свое.

   - Ну, да если голод и смерть гроэят, нужно же что-нибудь предпринимать. Я спрошу, не может ли брат мой через кого-либо в городе выхлопотать какую-нибудь должность.

   - Нет, Платон Михайлович,- сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку.-Не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних грехов, и ревматизм в плече. Куды мне? Что разорять казну? И без того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за доставки мне жалованья увеличены были подати на бедное сословие.

   "Вот плоды беспутного поведения,-подумал Платонов.-Это хуже моей спячки".

   А между тем как они так говорили между собой, Костанжогло, идя с Чичиковым позади их, выходил из себя.

   - Вот смотрите,- сказал Костанжогло, указывая пальцем,-довел мужика до какой бедности! Ведь ни телеги, ни лошади. Случился падеж - уж тут нечего глядеть на свое добро: тут все свое продай да снабди мужика скотиной, чтобы он не оставался и одного дни без средств производить работу. А ведь теперь и годами не поправишь. И мужик уже изленился, загулял, сделался пьяница. Да этим только, что один год дал ему пробыть без работы, ты уж его развратил навеки:

   уж привык к лохмотью и бродяжничеству. А земля-то какова? разглядите землю!-говорил он, указывая на луга, которые показались скоро за избами.- Всё поёмные места! Да я заведу лен, да тысяч на пять одного льну отпущу; репой засею, на репе выручу тысячи четыре. А вон смотрите-по косогору рожь поднялась;

   ведь это все падаль. Он хлеба не сеял - я это знаю А вон овраги... да здесь я заведу такие леса, что ворон не долетит до вершины. И этакое сокровище-землю бросить! Ну, уж если нечем было пахать, так заступом под огород вскопай ... Огородом бы взял. Сам возьми в руку заступ, жену, детей, дворню заставь; безделица! умри, скотина , на работе! Умрешь, по крайней мере исполняя долг, а не то обожравшись,- свиньей за обедом!-Сказавши это, плюнул Костан-жогло, и желчное расположение осенило сумрачным облаком его чело.

   Когда подошли они ближе и стали над крутизной, обросшей чилизником*, и вдали блеснул извив реки и темный отрог, и в перспективе ближе показалась часть скрывавшегося в рощах дома генерала Бетрищева, а за ним лесом обросшая, курчавая гора, пылившая синеватою пылью отдаления, по которой вдруг догадался Чичиков, что это должно быть Тентетникова, <он сказал>":

   - Здесь, если завести леса, деревенский вид может превзойти красотою...

   - А вы охотник до видов?-спросил Костанжогло, вдруг на него взглянувши строго.- Смотрите, погонитесь так за видами - останетесь без хлеба и без видов. Смотрите на пользу, а не на красоту. Красота сама придет. Пример вам города: лучше и красивее до сих пор города, которые сами построились, где каждый строился по своим надобностям и вкусам. А те, которые выстроились по шнурку,- казармы казармами... В сторону красоту, смотрите на потребности...

  

   * ...обросшей чилизником...- Ч и л и з н и к, или чилиш-ник - колючий

  

   - Жалко то, что долго нужно дожидаться. Так бы хотелось увидеть все в том виде, как хочется.

   - Да что вы, двадцатипятилетний разве юноша? Вертун, петербургский чиновник? Чудно! Терпенье. Шесть лет работайте сряду; садите, сейте, ройте землю, не отдыхая ни на минуту. Трудно, трудно. Но зато потом, как расшевелите хорошенько землю да станет она помогать вам сама, так это не то, что какой-нибудь мил <лион>, нет, батюшка, у вас сверх ваших каких-нибудь семидесяти рук будут работать семьсот невидимых. Всё вдесятеро. У меня теперь ни пальцем не двиг-нут-всё делается само собою. Да, природа любит терпение; и это закон, данный ей самим богом, ублажавшим терпеливых.

   - Слушая вас, чувствуешь прибыток сил. Дух воздвигается.

   - Бона земля как вспахана! - вскрикнул Костан-жогло с едким чувством прискорбия, показывая на косогор.-Я не могу здесь больше оставаться: мне смерть - глядеть на этот беспорядок и запустенье. Вы теперь можете с ним покончить и без меня. Отберите у этого дурака поскорее сокровище. Он только бесчестит божий дар.-И, сказавши это, Костанжогло уже омрачился желчным расположением взволнованного духа;

   простился с Чичиковым и, нагнавши хозяина, стал также прощаться.

   - Помилуйте, Константин Федорович,- говорил удивленный хозяин,-только что приехали-и назад!

   - Не могу. Мне крайняя надобность быть дома,- сказал Костанжогло, простился, сел и уехал на своих пролетках.